Скользнув глазами поверх своих собеседников, Самюэл поглядел из темноты кузницы на залитый желтым светом двор.

— Надобно вам сказать, что на большей части Долины под пахотным слоем — в некоторых местах глубоко, а в некоторых совсем близко к поверхности — лежит порода, которую геологи называют «твердый поднос». Это глина, очень плотная и на ощупь маслянистая. Толщина ее где всего фут, а где больше. И этот «поднос» не пропускает воду. Если бы его не было, вода зимой просачивалась бы вглубь и увлажняла землю, а летом вновь поднималась бы наверх и поила корни. Но когда почва над «подносом» пропитывается насквозь, избыток воды либо возвращается наверх в виде ручьев, либо остается на «подносе», и корни начинают гнить. В этом-то и беда Долины.

— И все-таки жить здесь совсем неплохо, верно?

— Да, конечно, но когда знаешь, что землю можно сделать богаче, трудно довольствоваться тем, что есть. Мне как-то раз пришло в голову, что, если пробурить в «подносе» тысячи скважин и открыть путь воде, то, возможно, вода растворит этот заслон. Я даже провел один опыт. Пробурил в «подносе» дыру, заложил несколько шашек динамита и взорвал. Кусок «подноса» раскололся, и вода в том месте прошла внутрь. Но сколько же нужно динамита, чтобы разрушить весь «поднос»! Я читал, что один швед — тот самый, который изобрел динамит — придумал новую взрывчатку, мощнее и надежнее. Может быть, это и есть искомое решение.

— Ему бы только что-нибудь переделать да изменить, — насмешливо и в то же время с восхищением сказал Луис. — Вроде, и так все хорошо, а его, вишь, не устраивает.

Самюэл улыбнулся.

— Говорят, было время, когда люди жили на деревьях. И если бы кому-то из них не разонравилось скакать по веткам, ты Луис, не ходил бы сейчас на двух ногах. Тут Самюэл опять расхохотался. — Хорош я, наверно, со стороны: сижу здесь, в пыли, и занимаюсь сотворением мира — ну чисто Господь Бог. Правда, Бог увидел то, что создал, а мне свое творение увидеть не доведется, разве что в мечтах. А мечтаю я, что Долина будет краем великого изобилия. Она сможет прокормить целый мир, да, наверно, и прокормит. И жить здесь будут счастливые люди, тысячи счастливых людей. — Глаза его вдруг погасли, лицо стало грустным, он замолчал.

— Выходит, я не пожалею, что надумал здесь обосноваться, — сказал Адам. — Если у Долины такое будущее, где же еще растить детей, как не здесь?

— И все же кое-что мне непонятно, — продолжал Самюэл. — В Долине таится какое-то зло. Что за зло, не знаю, но я его чувствую. Иногда, в ясный солнечный день, я чувствую, как что-то мрачное надвигается на солнце и высасывает из него свет, будто пиявка. — Голос его зазвучал громче. — На Долине словно лежит черное страшное заклятье. Словно следит за ней из-под земли, из мертвого океана, древний призрак и сеет в воздухе предвестье беды. Здесь кроется некая тайна, что-то неразгаданное и темное. Не знаю, в чем тут причина, но я вижу и чувствую это в здешних людях. Адам вздрогнул.

— Чуть не забыл: я обещал вернуться пораньше. Кэти, моя жена, ждет ребенка.

— Но у Лизы уже скоро обед будет готов.

— Вы ей все объясните, и она не обидится. Жена у меня неважно себя чувствует. И спасибо, что растолковали мне про воду.

— Я своей болтовней, наверно, испортил вам настроение?

— Нет-нет, что вы, нисколько. У Кати это первый ребенок, и она очень волнуется.

Всю ночь Адам мучился сомнениями, а наутро поехал к Бордони, ударил с ним по рукам и стал хозяином земли Санчесов.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Об американском Западе тех лет можно рассказать так много, что даже не знаешь, с чего начать. Любая история тянет за собой десятки других. Главное — решить, о чем рассказывать в первую очередь.

Если помните, Самюэл Гамильтон сказал, что его дети поехали в Пичтри на вечер танцев, устроенный в тамошней школе. В те времена школы были в провинции центрами культуры. Протестантство было завезено в Америку недавно, и протестантские церкви в мелких городках еще боролись за право существования. Католическая церковь, проникшая сюда первой и прочно пустившая корни, уютно подремывала, замкнувшись в своих традициях, и старин — ные миссии постепенно приходили в запустение: ветхие крыши обваливались, разграбленные алтари превращались в насест для голубей. Библиотеку миссии Сан-Антоиио (сотни томов на латыни и испанском) свалили в амбар, где крысы обглодали кожаные переплеты. Школа — вот что было в провинции подлинным очагом науки и искусства, в огонь в этом очаге поддерживала учительница, чей долг был нести людям мудрое и прекрасное. В школу приходили послушать музыку или поспорить. В школу шли голосовать во время выборов. И важнейшие события общественной жизни, будь то коронация королевы красоты, траурное собрание в связи с кончиной президента или танцы на всю ночь, происходили непременно в стенах школы. Школьная учительница была не только светочем разума, не только общественным деятелем, но и завиднейшей партией для любого жениха в округе. Родители преисполнялись законной гордостью, если их сын женился на учительнице. Считалось, что ее дети должны быть намного умнее всех остальных: как в силу хорошей наследственности, так и благодаря правильному воспитанию.

Скорбен удел изнуренной трудом жены фермера, но дочерям Самюэла Гамильтона была уготована иная судьба. Они были хороши собой, и в их облике сквозило благородство: как-никак Гамильтоны происходили от ирландских королей. Врожденная гордость возвышала их над нищетой, в которой они росли. Никому и в голову не приходило их жалеть. Самюэлу определенно удалось вывести улучшенную породу. Его дочери были гораздо начитаннее и воспитаннее большинства своих современниц. Самюэл передал им свою тягу к знаниям, и в ту эпоху тщеславного невежества его дочери резко выделялись на общем фоне. Оливия Гамильтон стала учительницей. В возрасте пятнадцати лет она покинула отчий кров и переехала в Салинас, чтобы окончить там среднюю школу. Когда ей было семнадцать, сдала экзамены на окружном конкурсе по полной программе естественных и гуманитарных наук, и в восемнадцать лет уже учительствовала в Пичтри.

Некоторые из учеников Оливии были выше ее ростом и старше. Работа учительницы требовала величайшего такта. Попробуй наведи дисциплину, когда тебя окружают здоровенные хулиганистые парни, а под рукой ни кнута, ни пистолета — это дело трудное и опасное. В одном горном районе был случай, когда ученики изнасиловали учительницу.

Оливия должна была не только вести все предметы, но и обучать учеников всех возрастов. В те годы редко кто доучивался до восьмого класса, и у многих учеба растягивалась на четырнадцать, а то и на пятнадцать лет — на ферме никто за тебя твою работу не сделает. Кроме того, Оливии приходилось выполнять и обязанности фельдшера, потому что с ее учениками то и дело что-нибудь приключалось. После драк в школьном дворе она зашивала ножевые раны. А когда босого первоклашку ужалила гремучая змея, кто как не Оливия должен был высосать яд у него из ноги?

Она преподавала чтение в первом классе и алгебру — в восьмом. Руководила школьным хором, выступала в роли литературного критика, писала заметки о местных событиях, каждую неделю публиковавшиеся в «Салинасской утренней газете». Кроме того, в ее ведении была организация всей общественной жизни округа: не только выпускные торжества, но и вечера танцев, собрания, дискуссии, концерты, рождественские и весенние праздники, патриотические словопрения в День памяти погибших в войнах и в День независимости. Она была членом избирательной комиссии, она возглавляла и направляла всю благотворительную деятельность. Работа у Оливии была далеко не из легких и налагала на нее невероятное число обязанностей. Права на личную жизнь учительница не имела. Десятки глаз ревностно следили за ней, выискивая скрытые слабости. Чтобы не разжигать людскую зависть, учительница ни в одном доме не жила дольше одного семестра: семья, сдававшая ей комнату, приобретала вес в обществе. И если у хозяев дома сын был еще холост, предложение руки и сердца следовало автоматически; если же претендентов было два или больше, случались жестокие драки. Трое братьев Агита чуть не перерезали друг друга из-за Оливии. Молодые девушки редко задерживались в учительницах надолго. Работа была слишком тяжелая, а женихи одолевали слишком настойчиво, и учительницы выходили замуж быстро.